поребрики

[Mithlond]

21.10.2018 в 13:40

Пишет  Хасяндра:

Что то в этом есть))))))

20.10.2018 в 18:05

Пишет  Groemlin:

«А помните, обсуждали в комментах, что есть тру-петербуржец? Еще успешно при этом переругались. Просто мне нужно было написать текст, чем обитатель наших болот отличается от других землян. Я же тупо подумала: "Гайморитом" - и на этом иссякла, поскольку носителей петербургского сознания обнаруживаю везде, от Костромы до Стамбула. Обратилась к всезнающему Оллу. Чтобы попасть на печатные страницы, текст несколько ужался, произошла обычная усушка и утруска, но главное - в него прокралась ненавистная мне "бабушка" взамен любимой "старушки". Поэтому ссылку на окончательный вариант не даю, а просто запощу тот, что получился в результате нашего общего мозгового штурма. Но вы хоть здесь в комментах не ругайтесь, тем более что текст - шутливый.

...Определить, что же все-таки собой представляет петербуржец и чем он отличается от других сапиенсов, при кажущейся легкости задачи оказалось делом непростым. Пришлось опросить друзей. Жители иных городов раскололись на два лагеря. В первом, побольше, оживленно, словно того и ждали, загибали пальцы, перечисляя наши достоинства и недостатки, которые плавно перетекали друг в друга. Во втором, надувшись, язвительно бурчали, что эти болотные жители отличаются лишь верой в то, что они от всех отличаются, и вот посмотрите, добрые люди, - они опять расчесывают свою исключительность.
Петербуржцы же пустились в долгие и довольно скучные препирательства. В основном выясняя, кого можно считать достойным этого гордого имени и сколько поколений предков, живущих в парадизе на болотах, такой индивидуум должен насчитывать. Хорошо бы, конечно, чтобы его пращур как минимум курировал прорытие Зимней канавки, но три поколения тоже сойдут, так и быть. На что менее родовитые горожане, возмущенно дрожа губой, но стараясь делать вид, будто им все равно, логично указывали, что Петербург – исторически город понаехавших, а сам отец-основатель Петр и вовсе москвич. В сторонке сдержанно ссорилась группа, решавшая, могут ли современные жители города вообще зваться петербуржцами и вышли ли они для этого... гм... культурностью.

К консенсусу добрались с большим трудом. По крайней мере все сошлись на том, что

читать дальше?

петербуржец – очень странное существо.
За странность в первую очередь принимается естественная для нас отстраненность. Склонность к автономности. Неукоснимое соблюдение дистанции, откуда же идет и обижающее зачастую гостей упорство при их попытках перейти на «ты». Громкие разговоры не приветствуются по той же причине. Можно предположить, что отчасти это проявление «островного синдрома». Петербург – архипелаг из тридцати трех островов, а если учесть, что когда-то здесь было запрещено строить мосты, то личная обособленность петербуржца легко объяснима. Она впитывается с детства и тщательно культивируется в дальнейшем. Некоторые местные радикалы даже утверждают, что существует множество отличий и между жителями разных районов, поэтому обитатели пронумерованного, словно набредил безумный математик, Васильевского острова совсем не то, что аборигены Петроградской стороны, а те не чета населяющим тихую Коломну. По этой же причине горожане кривятся при виде просторных сетевых заведений и любят маленькие семейные кафе с подчеркнутой индивидуальностью. Желательно – с ширмой.

Нерасположенность к общению парадоксальным образом сочетается с удивительной тягой показывать дорогу. Заслышав: «Извините, вы не подскажете?» - он немедленно делает стойку, и подсказывает, и провожает, и опять подсказывает, и спорит, ревниво отпихивая ногой конкурентов, которые тоже хотят подсказать, и проводить, и «вы все неправильно ему говорите». Особенно опасны в этом отношении старушки. Правильная старушка снабдит оробевшего путешественника по крайней мере тремя маршрутами, непременно включающими основные достопримечательности. Если не успеть убежать, отправится сопровождать лично, стуча ходунками и шелестя надтреснутым голоском: «А этот доходный дом слева, деточка, был построен в 1887 году архитектором Павлом Юльевичем Сюзором».

Город здесь любят страстно до болезненности. Причем не столько классические красоты, отданные на растерзание туристам, сколько пошарпанные закулисы, прячущиеся за этими роскошными декорациями. Приезжих друзей не ведут на Дворцовую или Сенатскую. Им показывают самое дорогое, отрывают от сердца, - мрачные страшноватые подворотни и проходняки где-нибудь на Васильевском острове. Улыбаются домам как старым знакомым. Пованивающие дворы-колодцы Литейного предъявляют широким гостеприимным жестом. При виде брандмауэра поминают Добужинского. И нет проще способа испортить отношения, чем не выразить ответного восторга. Наивный вопрос: «Но почему все такое облезлое?» вызовет холодный отчужденный взгляд. А за предложение снести «эту руину» и построить что-то новенькое можно и в бубен получить. Во всяком случае, больше вас никуда не поведут. Особенно нервно реагируют неофиты, как всегда в подобных случаях, «большие католики, чем Папа римский».

Петербуржец уверен, что он единственный европеец в стране. Его трудно упрекнуть, вся история города подталкивает к этой заносчивой мысли. Основателя, прорубившего окно в Европу, здесь по-семейному зовут Петром Алексеичем. С детства гуляют по Итальянской улице, Шведскому переулку и Английской набережной. Помнят, где селились французы, а где немцы. Трехсотлетняя Петришуле – до сих пор одна из самых престижных школ. Предаются ностальгии по снесенной Греческой церкви. Уютный район неподалеку от Дворцовой негласно именуют Северной Европой. На выходные предпочитают смотаться в Финляндию, поездка же в Москву представляется делом хлопотным, обременительным и вообще странным занятием.
Приезжая в Париж, Амстердам, Вильнюс, Ригу, Лондон, чувствуют себя как дома. Попадая в Тверь, Кострому, Вятку, Самару – крутят головой и удивляются, какое все другое. Возвращаясь домой – счастливы.

По большей части местный обитатель – безнадежный кофеман. Еще пару столетий назад отмечалось пристрастие петербуржцев к кофе, и на черных лестницах бедных дворовых флигелей наряду с неистребимым запахом кошек тянуло ароматом жареных кофейных зерен. Со временем эта склонность лишь возросла, и сейчас свои маршруты гуляющий петербуржец предусмотрительно прокладывает вдоль кофеен. Для своих существует чисто ленинградский термин «маленький двойной» – отголосок свершившейся в Ленинграде 60-х «великой кофейной революции», когда были установлены первые кофе-автоматы. Поэтому никого не удивляет, что единственный в России музей кофе открылся именно здесь, хотя плантаций в Ленобласти отроду не водилось.

Как ни странно, поглощаемый в промышленных количествах кофе петербуржца если и бодрит, то снаружи это незаметно. Снулые, вялые, апатичные – подобными эпитетами коренных щедро награждают сторонние наблюдатели. Неспешные, рассудительные, сдержанные – поправляют те с достоинством. Здесь не принято суетиться – атмосфера не способствует. Человек, бегущий в метро вверх по эскалатору, мгновенно распознается как москвич. Петербуржец обычно выглядит так, словно он совершает променад, размышляя над бесконечностью времени. В результате часто опаздывает. Непунктуальность – местный бич. Прокрастинация – религия. «Давай завтра» - городской девиз. Давай завтра – и так семь раз. В последний день недели к вечеру петербуржец усиленно накачивается кофе, сидит всю ночь, под утро, сделав обещанное, измученно-гордо улыбается – и все понимают, что он герой. Бодрые москвичи, которые не пишут, а звонят (в этом случае спрятаться невозможно) и требуют: «Давай немедленно!» вызывают сильнейший испуг.

Он консервативен и с трепетом относится к городскому прошлому. Чудом уцелевшая, несмотря на бурную историю XX века, историческая застройка – его фетиш. Попытки бизнеса или властей покуситься на какой-нибудь типовой доходный дом XIX века вызывают редкое природное явление – шквал эмоций. Универмаг финской компании «Стокманн», загромоздивший угол Невского и Восстания и признанный градостроительной ошибкой, дружно называют «местью Маннергейма». Одно из самых многочисленных протестных выступлений за последние лет сорок – демонстрации против сноса гостиницы «Англетер». Ее, впрочем, все равно снесли, построив на том же месте копию, нахально снабженную мемориальной доской: «В бывшей гостинице «Англетер» трагически оборвалась жизнь поэта Сергея Есенина». И теперь периодически можно наблюдать, как возле неё притормаживает какой-нибудь старожил, с язвительной улыбкой разъясняющий приезжему реальные обстоятельства.

Как никто, петербуржец умеет обращать недостатки в достоинства. Отвратительный климат становится предметом особого кокетства. В известном кафе, популярном среди туристов, можно увидеть отпечатанное обращение: «Будем честны, если бы не наш климат, вы бы все к нам переехали». К дождю, сопровождающему его большую часть жизни, горожанин относится терпеливо, воспринимая как старого назойливого родственника. Этот философский подход, введя в заблуждение чужаков, породил версию, что душ изобрели петербуржцы, которых беспокоило временное отсутствие природных водных процедур. На самом деле, всегда имея в сумке зонтик, в просветах между тучами аборигены пытаются загорать хотя бы плечом или коленкой. Причем от времени года оголение коленки не зависит. Ультрафиолет слишком большая ценность, чтобы пренебречь им из-за каких-то снегов. Типичная картина зимних солнечных дней – граждане разного пола, возраста и степени обнажённости, выстроившиеся на фоне сугробов в живописных позах у бастионов Петропавловской крепости. Поговаривают, что петербуржца можно опознать в любом городе. Завидев подходящую стену, он немедленно к ней прислоняется и совершает попытку загорания.

Одеваются жители бывшей столицы подчеркнуто просто и неброско. Как сказал, помявшись, один приезжий из южных краев: «Вы не обижайтесь, город у вас красивый, но одеваются все очень бедно». Крутые шмотки – почти неприличны, вычурный внешний вид – отчаянный моветон. Обладательница эффектных леопардовых лосин сопровождается ироничными взглядами. Излюбленная цветовая гамма – чёрный, серый, коричневый. Самый вызывающий – бежевый. «Мимикрируем под цвет природы, – объяснит петербурженка. - Невозможно ходить в ярком, когда постоянно пасмурно. Мы живём в гармонии с городом. А они (ну, всякие там) ничего не понимают».

Петербуржец литературоцентричен. По-прежнему безотказный способ найти единомышленников - книга. Здесь читают много, разнообразно и с некоторым вызовом. Упрямо выпятив челюсть, покупают бумажные издания. На мой вопрос приятелю, почему он таскает с собой в метро толстенный том, хотя давно обзавёлся удобным ридером, ответил как неразумной: «Зато можно понимающе переглянуться с пассажиром напротив, прочитавшим название». Всё-таки в предположении, что Петербург не столько город, сколько тайное общество вроде масонского, что-то есть.
Дни рождения писателей отмечаются с размахом. День Довлатова растягивается на три и превращается в личный праздник интеллигенции, концентрируясь вокруг улицы Рубинштейна. В День Достоевского можно обнаружить на улице толпу горожан, разгуливающих в маске Федора Михайловича. Зрелище мрачного бородатого классика, размножившегося в таком количестве, заставляет вспомнить его фразу о том, что Петербург – город полусумасшедших. Об этом, кстати, отрекомендованные подобным образом граждане периодически польщённо вспоминают. Несокрушимое душевное здоровье здесь слегка неприлично и так же чужеродно, как румянец во всю щеку.
Любят и ценят абсурд во всех видах. Из поэтов предпочитают Хармса и Олега Григорьева. Чего еще ждать от жителей города, где главная рыба пахнет огурцами.

Крест жителя культурной столицы несёт с обычной саркастической улыбкой, хотя и не думает от него отказываться. Не без основания полагает, что у тех, кто говорит об этом всерьёз, - напряг с чувством юмора. А это для своих - непростительный грех. Однако здесь реально увидеть в сумрачном дворе-колодце приклеенное на водосточной трубе рукописное объявление: «В понедельник в 21.45 я вышел в магазин за продуктами и услышал из окна этого дома гениальное классическое музыкальное произведение. Житель квартиры, из окна которого играла музыка, пожалуйста, напишите название на этом листе!»

Петербуржец – ревнитель речевой нормы, безжалостный граммар-наци. При слове «ложит» вздрагивает. «ЗвОнит» вызывает у него страдальческую улыбку. Не может утерпеть, чтобы не исправить ошибку даже в накарябанных каракулях на стене подворотни. Видимо, по этой причине неожиданно прижился спущенный сверху общегородской проект «Давайте говорить как петербуржцы» - появляющиеся в самых разных местах плакаты со списком сложных слов. Но даже на них въедливые горожане умудряются находить ошибки и пишут письмо ректору университета, возмущаясь неправильным ударением в слове «апокалипсис». Местные выражения, которые иногородние бестактно называют сленгом, а свои – ленинградской школой, - берегут пуще зеницы ока. Самый простой способ определить, настоящий ли перед тобой петербуржец, - подложить ему испытательную горошину, предложив продолжить дразнилку «жадина-говядина». «Пустая шоколадина», - тут же откликнется он. «На пузе барабан» или «солёный огурец» выдаст засланного казачка. Снисходительно посмеиваются над старательным «парадная», «поребрик» и т.д., произнесёнными приезжими. Но про себя. Сами запросто скажут «подъезд». Однако не дай вам бог простодушно попросить в пышечной пончик. Скомпрометированы будете безнадежно, хотя пышку, возможно, и отдадут. И крайне недальновидно назвать Петербург Питером или Васильевский остров – Васькой. На совершившего такой faux pas посмотрят как Петр I на бородатого боярина – одновременно юмористически и с большим раздражением, после чего устроят выволочку.

Автоматически вежлив. Иногда вежливость доходит до любимого им абсурда, истинный петербуржец извиняется, если ему наступили на ногу. Если нахамили – скорее всего смолчит, и не по причине своей безответности. Просто лень суетиться. Зачастую вежливость приобретает гипертрофированные барочные формы. Типичный петербургский заход: «Будьте добры, не могли бы вы, если вам не трудно, сказать...»
Однако есть немаловажный нюанс: когда становится подчеркнуто вежлив - значит, презирает.

Яростная любовь к городу вкупе с чопорностью и фирменной, не сразу различимой иронией со стороны зачастую вызывает раздражение и обвинения в снобизме. Отчасти это справедливо – как бы тщательно петербуржец ни скрывал, он уверен, что живёт в лучшем городе мира. А остальные – нет, поэтому их можно и должно жалеть. Но возможно, здесь только и стоит жить, обладая этой уверенностью. У настоящих снобов, которых тоже немало, в глазах читается: «О чём с вами говорить, ведь вы не дышали этим воздухом с детства».

При всем этом наш герой считает, что понятия статус и понты для него не существуют. Он робкий, интеллигентный и деликатный. И в общем, даже не так уж неправ. Его главный статус – житель Петербурга. Понты – всегда помнить об этом. На другое ни времени, ни сил уже не остается.

(Отдельное спасибо Дмитрию Соколову-Митричу и Лаборатории "Однажды" за невиданную выдержку, с которой во время нашего сотрудничества они перенесли мои задвиги, иллюстрирующие некоторые тезисы, как-то: "давай завтра" и "город полусумасшедших".)»

(c) Татьяна Мэй